Праздники Рождества – как детские ростовые метки на кухонной стене. Отметки памяти, они еще и про наше понимание семьи. Не исключительно по нарастающей – они поднимаются и опускаются вместе с изменением наших семей. В детстве тянутся вверх: новые члены входят в общий семейный круг. Потом быстро снижаются, когда вы со своим партнером у водораздела независимости решаетесь отойти от своих, стать собственной маленькой семьей. И дальше они растут и растут, когда новая семья становится полноценной, и когда вы подошли к следующей границе – родители теперь приезжают уже к вам. Падают опять, когда смерть наносит потери ...
И да, рождественский праздник может стать сразу и расширившимся, и сократившимся. Рождество сегодня будет первым за 60 лет, когда я не буду чьим-то ребенком. Моя мама, Мэри, умерла несколько лет назад, и отец, Сэмми, ушел к ней в этом феврале. Я привык к ним за рождественским ужином ... Мама всегда извинялась, что заставляет нас ждать (в душе ей это нравилось), отец любитель поесть и отменный рассказчик. И гастрономическое наслаждение отца было живой памятью о времени, когда этот банкет не был лишь продолжением бесконечного сверхпотребления, а редким и по-настоящему удивительным отклонением от нормы недостатка.
Когда вы маленький, то всегда думаете про "когда я вырасту", чего, если вам посчастливилось, на самом деле, долго не происходит. Ритуалы Рождества – повторение детства. Рядом с родителями вы чувствуете себя вполне взрослым – и все еще дитя. В этот день вы в живете в двух государствах ... погружаетесь в теплую ванну памяти. Наполовину – серьезный взрослый, наполовину – восхищенный ребенок.
[Spoiler (click to open)]
Для моих собственных сыновей бабушка и дедушка – мои мама, папа и Эйлин, мама моей жены – всегда были за столом. Всех троих не стало. Не надо доставать еще стулья с чердака. И стол, кажется, в мгновение ока стал короче … необычные пробелы, светлые пустоты. Больше нет бабушки и дедушки.
За исключением, что они – это теперь мы. Мы с женой уже бабушка и дедушка. В октябре в Цюрихе родился наш внук Бьерн. С последнего Рождества я потерял поколенческую крышу – но сам стал частью крыши над головой нового поколения. С чувством растерянности, двойственности пришел я от своего последнего детского к первому дедушкиному Рождеству. Те места выше нас не опустели – мы заняли их. Одна метка на стене стерта, мы – очередная, за ней.
Узнав про роды, с тревогой ожидая появления Бьерна, мы пошли с женой в Ботанические сады, дошли до кладбища Гласневин и случайно наткнулись на могилу Джона С. Джойса, скончавшегося в декабре 1931. Его сын Джеймс думал о нем несколько месяцев спустя, в феврале 1932, когда получил новость о рождении внука Стивена. Простые строчки, которые он записал, пришли мне в голову тем утром: "Ребенок спит / Старика уводят ... "
Никто не может и не должен заменять кого-то. Но есть время, для меня – Рождество, когда чудо смерти и рождения кажутся поглощающим ... космос целой жизни в последнем дыхании и великое пламя целой жизни, возвещающей о себе криком. В точке зимнего солнцестояния наши предки воображали смерть одного года и рождение другого. И это был точка тех первых христиан, которые передали это чувство от рождения года к рождению ребенка. В этом году я буду особенно рад этому ритуальному моменту, когда семья – как пульс человеческого сердца – сократится и расширится. Дитя во сне, старика уводят: мое собственное детство кончается в колыбели нового дитя. Ребенок в яслях – это живое чудо возобновления жизни.
Джойс написал в тот день:
... Юная жизнь задышит
На стекло,
И мир, которого не было,
Приходит ...
